Моя жизнь среди индейцев - Страница 93

Мы поставили наши палатки около нового домика из очищенных от коры блестящих бревен и отправились осматривать его. Гнедой Конь поздоровался с Дианой с явным смущением. Со своими деликатными, изящными манерами, одетая в изумительный, шедший к ней костюм для прогулок, она казалась ему существом из далекого неведомого мира. Здороваясь, он назвал ее «мисс Эштон». Я поправил его, «Миссис Эштон, — повторил он, — прошу прощения, мэм.»

Диана подошла и положила ему руку на плечо.

— Милый друг, — и это все, что вы можете сказать мне при встрече, — спросила она, — Вы даже не поздравили меня?

Его скованность сразу исчезла. Он наклонился и коснулся ее щеки губами.

— Бог с вами, — сказал он, — желаю вам самого полного счастья. Вашу руку. Вот так.

Вечером Гнедой Конь принес связку превосходных бобровых шкур и бросил их у входа в нашу палатку.

— Вот тут кой-чего, — обратился он к Диане, — это свадебный подарок. Из них выйдет теплая шубка для вас. Что-то скотоводство мне не по сердцу. Уж очень одинокое существование; я не выдерживаю и время от времени ухожу расставлять капканы.

Медвежья Голова жил в палатке рядом с Гнедым Конем. Он пас его скот и вообще помогал ему. Но когда мы приехали, он бросил работу у Гнедого Коня и велел жене готовиться сопровождать нас. Суровые горы звали к себе и его. Теперь у нас было уже четыре палатки. Самая большая из них, палатка Медвежьей Головы, служила кровом для полудюжины ребятишек разного возраста. Их счастливый смех и щебет оживляли наш тихий лагерь.

Мы выехали на следующий день рано утром, и вечер застал нас уже далеко на реке Медисин, там, где растут первые сосны. К полудню следующего дня мы разбили лагерь на берегу озера, поставив палатки на травянистом лугу на северной стороне. Позади нас вздымался поросший соснами и осинами длинный высокий гребень, отделяющий глубокую долину от прерии. Впереди, по ту сторону озера, тянулась длинная гора из серого песчаника со скалистыми вершинами; склон ее был покрыт густым сосновым лесом. Великолепный вид открывался на запад. Впереди, всего в трех-четырех милях от нас, возвышалась громадная сердцевидная гора с пятнами снегов на ней, которую я назвал Просыпающийся Волк, в честь величайшего из жителей прерии моего друга Хью Монро. За этой горой огромным амфитеатром, заполненным лесами и озером, поднимались другие горы, с острыми пиками и скалистыми стенами, образующие хребет великой горной цепи. Они казались розовыми и золотыми в свете восходящего солнца и вырезались угольно черными силуэтами на вечернем небе. Нам никогда не надоедало смотреть на них, на их меняющиеся цвета, на курчавые облака, опоясывающие по утрам сияющие вершины.

Выбрав место для лагеря, мы с Эштоном собрали удилища, привезенные с востока, поставили катушки, натянули лески и приделали крючки с искусственными мухами. Затем мы пошли к истоку реки, находившемуся всего ярдах в ста оттуда; за нами шел весь лагерь, включая детей. Я уже рассказывал индейцам о прелестях рыбной ловли с искусственной насадкой. Индейцам очень хотелось познакомиться с этой новой для них выдумкой белых. Сначала забросил приманку Эштон, и его мухи были первыми искусственными насадками, коснувшимися воды озера Ту-Медисин. Озеро скоро откликнулось на них. Спокойная вода заволновалась и завертелась маленькими водоворотами, вызванными приближавшимися отовсюду неопытными форелями. Одна крупная рыба, выпрыгнув целиком наружу из глубины, нырнув, утащила за собой верхнюю искусственную муху. Женщины закричали. «А-ха-хай! — вторили мужчины, прикрывая рот рукой. — Удивительные вещи придумывают белые. Их хитрости нет предела. Они могут сделать все».

Крупная форель боролась изо всех сил, но в конце концов обессиленная всплыла на поверхность на боку.

Я подвел под нее сачок и вытащил из воды; снова раздались возгласы удивления зрителей: как хорошо все получается — выловить такую большую рыбу такой тонкой снастью! Мы ели вдоволь форель, вываленную в маисовой муке поджаренную до золотисто-коричневого цвета, форель непревзойденного вкуса, ценимого всеми рыболовами.

Песчаные отмели вдоль выхода из озера были изрезаны следами вапити; кое-где виднелись следы лосей. Когда-то бобры построили громадную плотину прямо поперек всей долины, параллельно берегу озера, но река прорвала ее, и прежнее дно большой запруды превратилось теперь в почти непроходимую заросль ивы, любимой пищи лосей. Эштон заявил, что хочет убить одно из этих крупных животных, и потребовал, чтобы мы отвели ему для охоты именно эту часть долины. Каждый день после полудня он и Диана отправлялись туда поджидать появления неосторожной дичи, и часто оставались там так поздно, что с большим трудом находили обратную дорогу в темном лесу. День проходил за днем, но мы ни разу не слыхали выстрела из их убежища, каждый раз вечером им приходилось рассказывать, что они не видели ничего крупнее норки или бобра.

— Молодожен, — заметил Медвежья Голова, — может добыть мясо только если оставит жену в палатке и уйдет на охоту один.

— Правда, — согласился Хорьковый Хвост. — Они ведь не могут сидеть вдвоем тихо. Им нужно многое сказать: «Ты меня любишь? Почему ты меня любишь? Ты будешь всегда любить меня?» — Такие вопросы они задают друг другу много раз подряд, и им никогда не надоедает отвечать. Я все это хорошо знаю. У нас тоже так когда-то было, а, девочка?

— Ай! — ответила его жена, — ты был тоже такой, да и сейчас продолжаешь задавать те же вопросы, глупый!

Конечно, мы все стали смеяться над Хорьковым Хвостом, и действительно, у разоблаченного был довольно глупый вид после откровенных слов жены. Он поспешно переменил тему разговора, сказав, что сам после обеда отправится с охотниками и попытается устроить им выстрел по желанной дичи.