Моя жизнь среди индейцев - Страница 84

В одном из писем она сообщила Нэтаки, что «Диана» значит Сам-и-а-ки (Женщина Охотник); что она — женщина Солнца (богиня), жившая давным-давно, и не была замужем. «И я должна поступить так же, — сделала она трогавшую приписку, — потому что никто, кто мог бы мне быть дорог, не полюбит меня, некрасивую, темнокожую индейскую девочку».

— Кьяйо! — воскликнула Женщина Кроу, когда я прочел это вслух. — Я думаю, любой юноша в нашем лагере рад был бы взять ее в жены.

— Мне кажется, я понимаю в чем дело, — сказала Нэтаки задумчиво. — Кажется, я понимаю. Обычаи ее племени уже больше не ее обычаи. Она стала белой женщиной во всем, кроме цвета кожи.

Каждую зиму со времени своего отъезда Эштон писал, что весной приедет навестить нас, но ни разу не выполнил своего обещания. Мы пришли к заключению, что он уже никогда не приедет, как вдруг, к нашему удивлению, в один июньский день он сошел на наш берег с парохода. Мы были очень рады пожать ему руку, и он тоже, на свой тихий лад, казалось, был не менее доволен. Все пошли в наш дом; женщины наши, увидев его, в удивлении прикрывали рот рукой подходили пожать ему руку. «Ок-и Кут-ай-им-и», — говорили они. Вы помните, что они прозвали его «Никогда не Смеется», но он этого не знал.

Мы видели прежнего Эштона, не склонного к многословию, с тем же грустным выражением глаз, хотя по приезде он говорил больше обычного и шутил с женщинами; Ягода и я, конечно, служили переводчиками.

— Вам должно быть стыдно, — сказала ему Нэтаки, — что вы приехали один. Почему вы не привезли Диану?

— Она занята; она учится и вряд ли могла бы оставить занятия. Вот бы вам посмотреть, какой она стала леди. Она посылает вам всем привет и подарки, которые я передам вам, как только доставят мой чемодан.

Нэтаки хотела, чтобы я рассказал ему, что девушка тоскует по своей родине, но я не соглашался.

— Нечего нам вмешиваться в его дела, — заметил я. Мы с Нэтаки уступили Эштону свою комнату и перебрались в палатку, поставленную рядом с домом. Но не надолго.

— В этой стране летом не следует жить в доме, — сказал Эштон как-то утром. — С той самой поры, как я уехал, я мечтаю опять пожить в вашей палатке. Сколько раз я вспоминал о ложе, покрытом шкурами бизона, о веселом огне в очаге. В таком месте можно отдыхать и мечтать. Я хотел бы еще раз испытать все это.

Я ответил, что так и будет. Наша палатка почти совсем истрепалась. Нэтаки дала знать в лагерь пикуни своей матери — они стояли где-то на реке Титон, — чтобы она достала хорошую палатку и прислала ее сюда. Когда палатка прибыла, мы поставили ее, и Эштон поселился в ней вместе с нами. Он часами сидел или полулежал на своем ложе, как когда-то, и молча курил, курил… Мысли у него были невеселые, тень лежала на его лице. И так же, как когда-то, Нэтаки и я гадали, что его мучает. Она огорчалась из-за него и много раз говорила: «Он очень, очень, несчастен. Я его жалею».

Однажды вечером пришел пароход, но никто из нас не пошел смотреть, как он пристанет: пароходы стали уже привычным зрелищем. Мы только кончили ужинать, Нэтаки убрала со стола и зажгла лампу. Эштон не вернулся еще в палатку. Он стоял около лампы и чинил чубук своей трубки. Послышалось шуршание шелка, и высокая изящная женщина, переступив через порог, нетерпеливым движением подняла вуаль и почти бегом приблизилась к Эштону, протягивая к нему руки умоляющим жестом. Мы сразу узнали Диану.

— Мой вождь, — воскликнула она, — прости меня! Я не могла устоять. Я так хотела увидеть родную страну, прежде чем вернуться в школу, что покинула Алису и приехала сюда. О, не сердись, прости меня!

Эштон схватил ее руки и притянул Диану почти вплотную к себе. Я никогда не думал, что лицо его может так просветлеть. Оно просто сияло любовью, гордостью и радостью, — так мне казалось.

— Дорогая моя, дорогая моя! — повторял он слегка запинаясь. — Не сердиться? Простить? Твои желания — всегда мои желания. Видит бог, я только и хочу, чтобы ты была счастлива. Почему ты мне ничего не сказала? Мы могли бы уехать сюда вместе.

Девушка заплакала. Нэтаки, смотревшая почти со страхом на эту высокую, стройную девушку, так непривычно одетую, подошла и сказала:

— Дочь моя, ведь ты моя дочь?

— Да! — прошептала девушка, и они обнялись.

Мы, мужчины, вышли один за другим и оставили их одних. Эштон пошел в палатку, мы с Ягодой отправились пройтись по дороге.

— Господи! — воскликнул Ягода, — никогда не думал, что кто-нибудь нашей крови может стать таким. Да ведь она просто даст сто очков вперед любой белой женщине. Я не могу объяснить, в чем разница между ней и ими, но она сразу видна. В чем разница?

— Ну, — отозвался я, — думаю, тут дело главным образом в образовании и общении с хорошо воспитанными людьми. Потом, в некоторых женщинах чувствуется вот это. Я и сам не могу как следует объяснить.

— А ты заметил, как она одета? — добавил Ягода. — Как будто просто, но как-то чувствуешь, что платье это стоит кучу денег и что шил его человек, который понимает дело. А медальон у нее на груди весь в жемчуге, посередине крупный бриллиант. Ну и ну!

Она была красива, как ее тезка Диана, какой мы ее себе представляем. Но богиня холодна и равнодушна к нам, а у нашей милой Дианы, как мы убедились, было сердце.

Мы вернулись в дом. Слезы уже высохли. Женщины — жена Ягоды, Нэтаки, старая миссис Ягода и Женщина Кроу — сидели вокруг Дианы и затаив дыхание слушали ее рассказы о пережитом. Она не забыла материнский язык. Диана встала, пожала нам руки и сказала, что очень рада видеть всех нас снова, что она никогда не забывала, как мы были добры к ней. Немного спустя она пошла со мной и Нэтаки в нашу палатку, осторожно, подобрав юбку, обошла очаг и села напротив Эштона, который казался очень довольным, что она пришла.