Моя жизнь среди индейцев - Страница 62

Дед мой назвал зверька Пупокан (сон). С самого начала лисенок его не боялся. Вскоре лисенок подружился с домашними собаками. Его сразу полюбила одна старая сука, и если около палатки начинала бродить чужая собака, сука ее прогоняла. Лисица охотно поедала кусочки мяса, которые ей давал лед, и научилась лакать воду и суп. Дед запретил всем ласкать ее, кормить или звать по имени, и лисица дружелюбно относилась только к нему. Она старалась ходить за ним следом повсюду, а ночью заползала под шкуры и спала с ним рядом. Когда лагерь переходил на новое место, лисице устраивали гнездышко в волокуше, и она там лежала спокойно до конца путешествия. Забавный это был детеныш; вечно играл с дедом или домашними собаками. Если, бывало, что-нибудь лисенка испугает, то он бежал к деду, издавая отрывистый, захлебывающийся, хриплый лай, какой мы слышим по ночам в прерии за палатками. Мне так хотелось поиграть с ней, взять ее на руки, приласкать, но мать говорила мне:

— Не смей, это священная лисица, и если ты к ней притронешься, с тобой случится что-нибудь ужасное. Ты можешь ослепнуть.

Когда лисенок подрос, он иногда бродил по ночам вокруг палаток, пока за ним не погонится какая-нибудь собака. Тогда он мчался назад в палатку и заползал в постель к деду. Ни одна мышь не могла пробраться под шкуру прикрытия палатки, чтобы Пупокан не нашел и не убил ее; часто он притаскивал домой птицу или суслика. Около того времени, когда Пупокану исполнилось две зимы, мы стояли лагерем на Малой реке, у самых гор Бэр-По, к северу от них. Однажды ночью, когда огонь в очаге уже погас и все спали, Пупокан разбудил моего деда, так как прижался к его голове и стал лаять так, как он лаял, когда пугался. «Перестань, — сказал дед и, потянувшись, легонько шлепнул лисенка. — Перестань лаять и спи».

Но Пупокан не замолчал. Наоборот, он лаял все сильнее, дрожа от возбуждения. Дед приподнялся на локте и осмотрелся. Сквозь отверстие для выхода дыма светила луна, и дед мог разглядеть предметы в палатке. На другом конце, у входа виднелось что-то, чего в палатке не бывает: темный неподвижный предмет, похожий на скорчившуюся человеческую фигуру. «Кто там?

— спросил дед, — что тебе здесь нужно?»

Ответа не было.

Тогда дед опять заговорил: «Говори скорее, кто ты. Встань и отвечай, или я тебя застрелю».

Ответа по-прежнему не было. Пупокан лаял, не переставая. Дед тихонько протянул руку за ружьем, лежавшим в изголовье, бесшумно взвел курок, прицелился и выстрелил. Со страшным криком человек — ибо предмет этот оказался человеком — вскочил и упал мертвым прямо в горячую золу и угли на очаге. Дед мой быстро оттащил убитого в сторону. Конечно, выстрел разбудил весь лагерь. Крики испуганных женщин из палатки деда заставили всех собраться к ней. Развели огонь, и в его свете стало видно, что убитый — враг из далекого племени сиу. Он был безоружен, не считая большого длинного ножа, все еще крепко зажатого в его правой руке. Очевидно, он вошел в палатку, намереваясь украсть ружье и заколол бы всякого, кто помешал бы ему.

Когда лисица дала знать о его присутствии, он, вероятно подумал, что останется необнаруженным, если будет сидеть скорчившись на земле, и что разбуженные им скоро опять заснут. По-видимому, он пробрался в лагерь один; никаких следов других сиу не обнаружили, ни одна лошадь не пропала.

В лагере только и было разговоров, что о лисице и о сне моего деда. Все это было проявлением большой магической силы. Как мой дед был доволен! Он принес много жертв, много молился и полюбил Пупокана еще сильнее прежнего. Зверь прожил у нас еще две зимы, а потом однажды летней ночью его укусила гремучая змея, и он вскоре умер. Женщины завернули маленькое распухшее тело в бизонью шкуру и похоронили его на платформе, построенной ими на тополе, — совсем как человека».

Я подтянул подпруги. Нэтаки разложила на гладком плоском камне остатки нашего завтрака.

— Поешь вдоволь, братец, — сказала она.

Мы сели на лошадей и отъехали: обернувшись, мы увидели, что лисица усердно жует кусочек сушеного мяса. Позже днем мы приехали в наш лагерь, разбитый близ небольшого озера на высоком плато. Вода в озере была плохая, но, вскипятив, ее можно было пить. Топливом нам служил бизоний навоз.

Вечером меня пригласили на пир, устроенный Большим Озером. В числе других солидных гостей был и Просыпающийся Волк. Молодые люди редко пировали и курили со старшими; лагерь был разделен на много компаний или кругов общества, совершенно так, как бывает в наших городах, с той только разницей, что между различными кругами не было соперничества и зависти.

Мы помнится, успели выкурить только по одной трубке, как в палатку вбежал молодой человек и сказал:

— Приближается многочисленный военный отряд.

— А! — воскликнули все, и Большое Озеро сказал:

— Скорее! Расскажи нам все.

— Я охотился, — сказал молодой человек, — я привязал свою лошадь к кусту, а сам стал подползать к группе антилоп. Может быть, я недостаточно крепко привязал лошадь; она отвязалась и убежала назад по своему следу, и я вынужден был идти обратно пешком. Перед заходом солнца я вышел на вершину гребня и увидел наш лагерь; на другом гребне около реки Джудит я заметил не менее пятидесяти человек. Должно быть, они обнаружили наш лагерь по дыму очагов или еще по каким-нибудь приметам. Я подождал, пока не стемнело настолько, что меня уже не могли заметить, и поспешил сюда, Они, несомненно, сделают набег на наш лошадиный табун сегодня ночью.

— Ступайте в лагерь, — сказал быстро и решительно Большое Озеро. — Скажите людям, чтобы они сейчас же шли сюда. Предупредите женщин, чтобы не кричали, не плакали и не бегали. Скорее!